«Северокавказский гектар»: как Российская империя насильно заселяла Кубань

Северокавказский фронтир

В 1791 году Российская империя победоносно завершила очередную русско-турецкую войну, одним из итогов которой стало закрепление за Санкт-Петербургом северокавказских предгорий. Вот уже почти сто лет, с петровских походов в Персию, империя Романовых медленно, но неуклонно ввязывалась в большую колониальную войну, которую позже назовут Кавказской. Если до этого огромное Дикое поле от Волги до Днестра было «вспоротым подбрюшьем» империи, то теперь после разгрома Крымского ханства и вытеснения ногайцев в горы, именно Северный Кавказ стал новым фронтиром — размытой, неустойчивой границей, которую только предстояло установить.

В качестве мест для ссылки эти земли еще в середине XIX века считались хуже Сибири — что и говорить о конце XVIII столетия? Необустроенные, изредка заселенные подданными империи, подвергающиеся регулярным набегам горцев — земли Северного Кавказа станут головной болью для имперской администрации на десятилетия вперед.

Когда Российская империя получила в 1791 общую границу с местными черкессами по реке Кубани, выяснилось, что на этих землях просто некому жить. Во время войны с Османской империей здесь три года несли службу донские казаки. Весной 1792 года императрица Екатерина II росчерком пера повелела остаться им на дарованном «северокавказском гектаре». Петербургское начальство приказало казакам в течения лета строить избы, чтобы уже осенью на Кубани смогли разместится 600 казачьих семей. Екатерина II планировала поселить здесь 3 000 из почти 30 000 донских казаков.

Демократические требования

Казаки, отслужившие на Кубани положенную трехлетку, пешками в имперской политике быть отказались. Стали регулярными ночные сходки, в которых казаки обвиняли Санкт-Петербург в грубом попрании их прав. Уговоры офицеров на простых казаков не действовали. Историк Амиран Урушадзе объясняет причины вспыхнувшего недовольства казаков: «Донским казакам и прежде приходилось заселять территории, занятые Российским государством. В 1724–1725 годах казаков переселили на Терек и Аграхань, в 1731–1744 — на Царицынскую линию, в 1770–1775 — в Азовскую, Таганрогскую и Моздокскую крепости. Но каждый раз переселения проводились по жребию или очереди. Теперь же казаки должны были оставить родные места по приказу и целыми полками».

У казачьего бунта вскоре нашелся предводитель — Никита Белогорохов. Еще с юности он несколько раз подвергался ссылкам на самые тяжелые участки службы из-за своего «дурного поведения», выражавшегося в оспаривании и неподчинении распоряжениям начальства. Белогорохов поэтому не спешил обвинять в бедах казаков императрицу, а направил критику на войскового атамана Алексея Иловайского — якобы это он хочет силой оружия заставить переселиться казаков.

Вскоре Белогорохов послал в донскую столицу Черкасск гонцов, которые должны были выяснить мотивы переселения казаков на Кубань. Их принял лично Иловайский, который повелел возвращаться назад и приступать к строительству станиц, но обещал поехать в Санкт-Петербург и добиться отмены переселения.

Но пока казачья миссия возвращалась обратно на Кубань, Белогорохов поднял на восстание три казачьих полка — 800 казаков в конце мая оставили место службы, оголили границу и отправились с оружием в руках добиваться правды в Черкасск. И уже 30 мая восставшие казаки стояли у стен столицы Донского войска. Здесь Белогорохов организовал «круг», казачий совещательный орган. В его центр они поставили полковые знамена и бунчуки. Они все еще не считали себя бунтовщиками и изменникам. По их мнению, они пытались защитить традицию и правду, заключающуюся в очередности казачьей службы.

В ходе «круга» казаки решили идти к дому атамана требовать доказательств получения внеочередного наряда.

На следующий день, не встречая сопротивления, казаки подошли к дому атамана, который был ими блокирован. Казаки «с превеликим криком» стали требовать к себе Иловайского. Атаман, однако, не испугался толпы, вышел и сказал правду: распоряжение о том, чтобы оставить донцов на Кубани, исходит лично от императрицы. Указ был предъявлен казакам. Они в него не поверили. День мог закончится кровопролитием — у Иловайского были верные части, готовые открыть огонь. Атаман поступил тоньше, понимая справедливость требования казаков: разрешил казакам отправиться в родные станицы, а сам засобирался в столицу, добиваясь монаршей аудиенции.

Тень пугачевщины

На этом инцидент мог быть исчерпан. Семь сотен казаков легко могли заменить другие, или же можно было вовсе послать на Кубань регулярные войска. Но над всем правлением Екатерины II лежала тень пугачевщины (1773-1775). Как сейчас российские власти в любой борьбе за соблюдение права человека видят перспективы распада страны, так и тогда любая борьба низших сословий за свои права воспринималась как крамола, попытка антигосударственного переворота, чреватого кровью власть предержащих. Казацкая старшина быстро одумалась и отправила верные части на поиски бунтовщиков.

Через пять дней после инцидента в Черкесске в родной Пятиизбянской станице был задержан Белогорохов. Но его товарищи, ушедшие с ним с Кубани, отбили его у властей — теперь это был уже по всем канонам бунт. Но и в такой ситуации казаки продолжали уповать на Екатерину II. Белогорохов с верными казаками отправился в Санкт-Петербург, а за себя оставил Фоку Сухорукова. (Вспоминается движение дальнобойщиков в 2015 году, борющихся против системы «Платон», которая курируется друзьями президента Путина братьями Ротенбергами. При этом многие из участников марша на Москву указывали, что надеются на помощь президента).

Донской казак. Иллюстрации из книги Александра Ригельмана » История или повествование о Донских казаках», 1778 годПока Белогорохов пытался добраться до императрицы, Сухоруков сколотил отряд из 150 человек, и пытался поднять всеобщий бунт на Дону. Но в землях Войска Донского царила апатия и безразличие. Через некоторое время отряд был окружен, Сухорукова и нескольких соратников повезли в Санкт-Петербург — там уже в тюрьме находился схваченный Белогорохов.

Белогорохов и Сухоруков на суде держались мужественно и вызывающе. Именно это больше всего злило судейских чиновников. Это отразилось в приговоре. Белогорохов и Сухоруков были признаны виноватыми в оставлении службы и в организации вооруженного сопротивления. Первому назначили 50 ударов плетьми, а второму — 30. Обоих отправляли на каторгу в Забайкалье. А вот остальных казаков помиловали, потому что в «в допросах своих говорили с признанием и раскаянием», а это для репрессивной машины было куда важнее реальной степени вины.

Наказать Белогорохова и Сухорукова решили публично. Для этого их летом 1793 года этапировали на Дон в крепость Дмитрия Ростовского. На публичное избиение плетьми от каждой станицы потребовали прислать двух казаков. Все съехались только к 12 августа. Тогда же Белогорохов и Сухоруков были избиты плетьми и тут же в не запекшейся еще от побоев крови были отправлены на забайкальскую каторгу.

Без надежды на милость

Этот страшное шоу имперская администрация устроила с очевидной целью — казаки должны уяснить, что сопротивление миграционной политике Екатерины II бессмысленно. Однако Санкт-Петербург пошел на уступки: казакам разрешили самим выбрать переселенцев. Но это была игра в демократию — богатые казаки и старшина вместо себя стали покупать «добровольцев». В результате этой коррупционной схемы на Кубань вынуждены были переселяться самые бедные казаки.

В результате старшинского беспредела началось то, чего так боялся Санкт-Петербург и не добились Белогорохов и Сухоруков — казачий бунт. Простые казаки стали бить и изгонять старшин, отказались кидать жребий. Полковник Степан Леонов был вынужден бежать из Семикаракорской станицы, где казаки «подняв шум, кричали, чтоб грамоту не принять и не читать да из казаков на поселение не дать, выговаривая при том… ему, Леонову, поди ты сам на Кубань, а мы туда итти не желаем». В некоторых станицах атаманы сложили свои полномочия. К концу осени 1793 года бунтовали 50 станиц.

Центром восстания стали пять соседних станиц: Есауловская, Кобылянская, Пятиизбянская, Нижне-Чирская и Верхне-Чирская. Большую часть их населения составляли старообрядцы, которые не питали никаких иллюзий о милосердии имперских властей. Возглавил бунтовщиков есаул Иван Рубцов из Нижне-Чирской станицы. Он не скрывал своего намерения взять Черкасск, и перевешать там всех имперских чиновников, после чего восстановить казацкую демократию на Дону. Страшно подумать, что в этот момент переживала Екатерина II, которая уже видела пугачевщину и пребывала в ужасе от того, что демократически настроения французская нация уже казнила своего короля Людовика XVI.

На подавление бунта был отправлен князь Алексей Щербатов, который до этого много воевал с турками и горцами на Кавказе. Но только в январе 1794 года он получил подкрепление, позволившее ему начать карательную операцию на Дону. Настроение, с которым вступали имперские полки на Дон, неплохо характеризуют слова из письма Главы Военной коллегии Николая Салтыкова командующему войсками на Кавказе Ивану Гудовичу: «Свирепство на Дону не только не укрощается, но час от часу становится жесточе и наводит сомнение в том даже, что вряд ли и подавшие списки станицы могут быть надежны. Важность сего происшествия неминуемо требует принять все меры к предупреждению дальнейшего зла, приведением в повиновение станиц, открытым образом противящихся».

Когда в донские земли вступила 10-тысячная армия Щербатова, то казаки засомневались. Наиболее зажиточные покинули Рубцова и бежали в замиренные станицы. Организовать эффективную оборону Рубцову не удалось. Щербатов умело маневрировал, блокировав отдельные станицы и разбив восставших по частям. После падения Есауловской станицы еще недавно готовые к решительной борьбе пятиизбянские и верхнечирские казаки сложили оружие.

Ровно через год после избиения плетьми Белогорохова и Сухорукова 11 сентября 1794 года в Черкасске такое же наказание ждало Рубцова — только ему присудили 251 удар. Перед тем, как должна была начаться экзекуция, казачья старшина славословила руководителя карательной операцией князя Щербатова. Когда тот устал от похвал, Рубцова начали избивать, после чего клеймили. Через несколько часов есаул умер.

Донские казаки начали заселять правый берег Кубани.